Месть княгини Софьи  - Александр Прозоров

Василий Васильевич скривился, словно бы от боли, вздохнул:

– Объявить волю легко, – полушепотом произнес он. – Но только что мне делать, коли они вдруг не подчинятся?

– Как это не подчинятся? – опешила девочка. – Ты ведь Великий князь!

На этот раз ее супруг не отвечал очень долго, о чем-то мучительно размышляя. Потом накрыл ее ладонь своею, поднес к губам, поцеловал и тихо произнес:

– Твой брат, князь Серпуховской, главный московский воевода. Спроси его, милая, чей приказ он исполнит – мой или моей матери? Подчинится ли он мне, если я пожелаю прекратить войну с моим дядей?

– Хорошо! – с легкостью согласилась девочка, гневно отдернула руку и даже повысила голос, уже сама требуя от мужа: – Давай спросим! Давай-давай! Вот прямо сейчас позовем его к себе и ты прикажешь все отменить! Давай, вели его отыскать! – но вдруг спохватилась: – Нет, не так… Я знаю, как и что надобно сказать. Подожди приказывать. Пусть он разделит с нами сегодняшний обед! Вот тогда, при мне, все ему и скажи!

* * *

Жизнь Великого князя состоит не токмо из многолюдных пышных пиров. Порою он кушает лишь для того, чтобы утолить голод, скромно и келейно, в одиночестве либо с супругой. Так вышло и на сей раз. Москва готовилась к походу – вся челядь крутилась в хлопотах, и боярам стало не до долгих хмельных посиделок. Посему обед для юной супружеской четы стольники накрыли в горнице перед государевой опочивальней, у окна, на небольшом столе между двумя креслами. Да и сам обед оказался очень скромным, почти крестьянским: овсяная каша с медом и тыквой, щучье заливное да заячьи почки на вертеле. Ну и, понятно, миска со сластями: пастилой, цукатами, изюмом и курагой.

Князь Серпуховской к началу трапезы опоздал, но появился еще до того, как супруги покончили с кашей, поклонился в дверях:

– Ты меня звал, государь?

– Васенька! – радостно воскликнула девушка, вскочила, кинулась к брату и крепко его обняла, потом отстранилась и хлопнула ладонью по груди: – Что же тебя не видно во дворце совсем, окаянный? Не кажешься и не кажешься! Соскучилась я!

– Отвлекать не хочу, Ягодка, – юный воевода поцеловал сестру в щеку. – Ноне уж не я в твоей жизни главный мужчина. Надобно и совесть иметь.

– Ты хоть бы поздоровался! – Великая княгиня за руку повела князя к столу. – Садись, братик. Сбитня с нами испей, заливного поешь, почек испробуй. Расскажи, как живешь, о чем заботишься? Как там усадьба наша, удел отцовский?

– Надеюсь, что хорошо, Ягодка, – придвинул к столу лавку князь Серпуховской. – Я там уже больше года не бывал, никак не вырваться. Служба, походы, смотры – и опять походы новые. Уже третий всего за полгода получается!

– Вот я и решил, Василий Ярославович, нынешний поход на Галич отменить, – кратко и четко, без предисловий, сообщил Великий князь. – Распускай полки, княже, возвращай припасы по амбарам, занимайся своим хозяйством.

Первый воевода так и замер с протянутой к кубку рукой. Затем медленно опустил ладонь на стол и после очень долгого молчания хрипло проговорил:

– Но все полки уже собраны, государь, обозы сложены, росписи подписаны, охотники из черного люда в ратники верстаются. Сего дела уже не остановить.

– Но я приказываю тебе, Василий Ярославович, – с нажимом сказал Великий князь.

– Коли ты утомился от походов, государь, – осторожно ответил первый воевода, – то я могу сам повести твою дружину на Галич, командуя ею твоим именем. Ты же оставайся здесь с молодой женой.

– Я не желаю оставаться здесь, Василий Ярославович! Я желаю распустить полки! – решительно повторил Великий князь.

– Но им всем ужо и места сбора назначены…

– Разве ты не слышал приказа своего господина, Василий?! – не выдержав, вмешалась в разговор Великая княгиня. – Он приказал распустить полки!

– Если я прикажу распустить полки, Ягодка, – признался сестре князь Серпуховской, – Софья Витовтовна просто поставит во главу дружины другого воеводу, а меня сошлет в опалу.

– Но ведь это приказ Великого князя, брат!

– Но роспись подписывает не он, Ягодка, а Софья Витовтовна! – мучительно выдавливая слова, ответил сестре князь Серпуховской. – Полки идут по росписи, а не по слову изустному. По ним жалованье платится, по ним места назначаются, по ним полки разводятся! Росписи уже составлены, к ополчению разосланы, воеводами и старостами исполняются. На всех великокняжеская печать и подпись Софьи Витовтовны. Не исполнить сего приказа – это измена.

– Тогда пусть приносят росписи моему мужу, он подпишет их сам!

– Княгиня-мать не составляет росписи сама, сестра. Их составляет дьяк по приказу Софьи Витовтовны, а по головам подьячие расписывают, а то и стряпчие. Посему подпись супруга твоего ничего не поменяет. Как княгиня стряпчим велит, так они и сделают. И какая потом разница, чья подпись под грамотой появится?

– Пусть дьяки придут сюда, к государю, и он прикажет им, что надобно делать!

– Остановись, Василий Ярославович! – неожиданно вмешался в спор Великий князь. – Никого не надобно звать, не суетись. Знамо, никто похода отменять не собирается! Выступим, как назначено, и ты в сем деле станешь первым воеводой. Ты извини, спор у нас с супругой случился. Расставаться не хочется. Но супротив судьбы не поспоришь. Придется уходить. Однако же задерживать тебя более не стану, княже. Вестимо, у тебя ныне много хлопот. Воеводское место труда постоянного требует. Ступай.

– Да, государь. – Медленно поднялся из-за стола князь Серпуховской. – Благодарствую за доверие.

Он понимал, чувствовал, что юные супруги что-то недоговаривают. Что странный разговор случился не просто так. И хотелось бы спросить, узнать подробнее… Но кто посмеет допрашивать Великого князя? Кто посмеет допрашивать государыню, пусть даже она и твоя младшая сестра?

Первый воевода отступил к дверям, поклонился и вышел наружу.

– Вот видишь, моя лебедушка, – тихо произнес Василий Васильевич. – Если уж даже твой брат и мой шурин отказывается мне повиноваться, то что же тогда говорить про всех остальных? Одно дело, коли твой брат с нами наедине признал, что воля Софьи Витовтовны для него важнее моей. Сие меж нами останется. Тайна своя, семейная. Но совсем другое, коли я полки боярские созову, да сверх того дьяков с воеводами, коли я им прилюдно волю свою объявлю, а они так же прилюдно мою волю исполнять откажутся. Вот как твой брат только что мой приказ открыто отверг, так же и прочие бояре поступят. Да еще публично, при всем честном народе! От подобного позора уже никогда в жизни отмыться не получится. Даже смерды по гроб жизни на меня пальцем показывать и хохотать станут. После такового позора токмо в монастырь дорога али в омут в дядюшкиной броне… – Великий князь тяжело вздохнул. – Вот потому, мой ясный лучик, я открыто матушкиной воле никогда и не перечу. Вот потому по ее прихоти в седло и поднимаюсь. Не то страшно, что матушка державой нашей от моего имени правит, а то страшно, если сие на людях к моему позору откроется. Уж лучше я сделаю вид, что все происходящее есть мой приказ и мое желание. И что это я дружину в поход направляю, а не ее странная прихоть.